В конце апреля в театре «Старый дом» состоялась премьера фантастической оперы «Снегурочка. Лаборатория» по мотивам пьесы Александра Островского. Композитор Александр Маноцков, который специально для постановки создал оригинальную партитуру, в интервью «Мираману» рассказал о том, почему время — самый важный «строительный материал» спектакля и что музыка — во всем.
«Слова слишком незначительны для Мироздания»
— Александр, расскажите о постановке «Снегурочка». Что значит слово «лаборатория» в афишах? Это какой-то новый формат?
— Нет, это вынужденная терминология. Она не входит в нашу авторскую стратегию. Дело в том, что в сознании зрителей имя Снегурочка вызывает ассоциации далекие от того, чем занимаемся мы. Что-то связанное с Новым годом, сказкой для детей.
Тот способ, которым мы работали над постановкой — не эксперимент, а, скорее, преобладающее направление, начиная с древней Греции. Как сказал один философ: «Невозможно придумать новую мысль, когда намереваешься это сделать». Мы стремились не к новизне, а к тому, о чем заботится любой достойный автор со времен Эсхила.
— В спектакле говорят только два персонажа — Снегурочка и царь Берендей. Голосами других выступают различные инструменты. Музыка вместо слов?
— Нет. Слова слишком незначительны для Мироздания, чтобы «вместо» них была музыка. Основная функция организма спектакля — это время. Оглядываясь вокруг себя в поисках материалов, чтобы построить это «здание», сразу же находим специально предназначенные для работы со временем — инструменты музыканта.
К тому же, это естественный порядок создания театральной ткани. Люди, которые в свое время изобрели оперу, были движимы идеей объединения всех частей театра на основе музыки, поэтому нужно начинать с нее!
Вариант, где есть слова, но нет ритма, должен рассматриваться как отклонение. Мне всегда казались странными постановки, где актеры садятся за стол и долго что-то анализируют и разбирают.
Спектакль «Снегурочка» состоит из огромных кусков тишины. С самого начала царь говорит: «Быть тишине!» Это реплика из Островского. Это нормально. Я даже могу представить себе оперу, где совсем нет сцен, разворачивающихся под музыку.
Мы вправе, условно говоря, взять барабан и за весь спектакль несколько раз в него жахнуть. И получится музыкальная постановка, если жахнули в правильных местах и если между этими акцентами не врали.
Слово — не самое важное. Лиши человека музыки, ритмичности и дыхания времени и он ничего не сможет сделать с текстом. А лиши его слова, но снабди простыми формальными инструментами для организации времени — родится персонаж.
Именно таким образом мы предложили поработать артистам театра «Старый дом». Оказалось, что они колоссально одарены и приспособлены к этому формату благодаря предшествующему опыту. Это люди, которые привыкли работать с сильным материалом, требующим включения всех пластов: человеческих и театральных.
«В звуках нет ничего, кроме времени»
— Что такое музыка в вашем понимании?
— Многие рассматривают ее в очень узком смысле. Знаете, говорят: «Человек поет без музыки». То есть пианинка не играет фоном, нет мелодии.
А для меня музыка это любая форма осознанной организации времени. К примеру, театральная сцена длится 46 секунд. На 1-ой секунде зрители услышат один звук, на 31-ой — другой, а на 46-ой еще какой-то. Это уже музыка. В звуках нет ничего, кроме времени. К примеру, нота «ля» — это колебание 440 раз в секунду.
— Вся жизнь, получается, — музыка?
— Да, это так. Все строится на соотношении чисел. Мистики в разные времена об этом говорили. Ничего нельзя ей «уподобить», потому что кроме нее ничего и нет. В стихах, к примеру, осознанно пульсирует время на уровне мелодики гласных, ритмики, длительности и того, как проявляются различные семемы — «смыслы».
— Пульсация ведь может быть созидающей и разрушающей. Известно исследование реакции маленьких детей
на ту или иную музыку. Что об этом думаете?
— Мой трехлетний сын однажды подошел ко мне, когда я слушал реквием Дьёрдя Лигети. Это такая партитура, которая у 99% людей, рассказывающих, что музыка должна быть созидающей, вызовет судороги. Они скажут, что это кромешный ад и далеко от служения красоте. Сын попросил мои наушники. Через 20 секунд ребенок начал подпевать и это идеально ложилось на эту музыку. Думаю, композитору бы понравилось.
Все эти разговоры о разрушительных пульсациях обычно происходят в контексте «высокой духовности». У меня не получается произносить эту фразу без иронии. Ты можешь быть чрезвычайно, как тебе кажется, духовным, но написать такую ерунду, что всех будет тошнить.
Художественная и духовная сферы — отдельные миры. Понятно, что где-то эти линии сходятся. Но нельзя в поле искусства пользоваться инструментами и понятийным аппаратом религий и духовных практик.
— Но ведь все связано…
— Да, но, главное, уметь строить. И дальше можно возвести все, что угодно: и туалет, и церковь. И то, и другое, кстати, нужно людям. Есть ли разница, как вы замешиваете раствор, закладываете фундамент для двух этих зданий? Все нужно делать одинаково хорошо, и этот труд в большой степени не имеет отношения к «содержанию».
Понятно, что любая тема для композитора важна, что нужно найти какое-то личное прикрепление, но конкретное вещество этого смысла сгорает на очень ранней стадии работы. И если это не так, автор начинает заниматься литературщиной. Приведу мой любимый пример. Представьте, я написал: «Я люблю тебя. И ты люби меня. Давай полюбим друг друга. Будем жить долго и счастливо». Это отвратительное стихотворение. В нем нет никакой художественной ценности. А я при этом очень сильно настроился, прям, люблю — не могу. Важно ли это? Нет. Сам Лигити не был религиозен, но его «Реквием» — одна из вершин искусства. Не знаю, нужно ли ему было настраиваться.
— Здесь просится слово «вдохновение»…
— Я никогда не мог понять, что это такое. Мне кажется, у любого человека оно случается раз: когда легкие расправляются с первым вдохом. И дальше каждый находится в нем всю жизнь, то есть в состоянии «я есть».
Можно испытывать энтузиазм относительно какой-то идеи и использовать его как топливо. Но дело в том, что дистанции, на которые мы едем, настолько длинны, что такого топлива не хватит даже для того, чтобы сдвинуться с места. Невозможно на одном лишь энтузиазме 4 месяца подряд писать оперу. Как я сейчас. Реально слепить пластилиновую фигурку. Но если ты строишь пятиэтажный дом без подъемного крана и один, тебе нужно придумать огромное количество манипуляций.
Сейчас вышел фильм «Марсианин» — история о парне, брошенном на Марсе, который умудряется выжить и даже вырастить картошку. Положение композитора чем-то похоже на участь одинокого астронавта. Только еще в 10 раз сложнее. Конечно, нет прямой угрозы для жизни, но стрессы, которые мы испытываем и тип сложности работы приблизительно такие же. Тут не до вдохновения в общепринятом понимании слова. Уцелеть бы и построить.
«У меня нет амбиций стать композитором духовной музыки»
— Какими музыкальными инструментами владеете?
— Я лишь поверхностно освоил начатки навыков пользования некоторыми. Владеть многими — невозможно. Хотя Моцарт неплохо играл на разных, но он и был ангелом во плоти. Я совсем не дорожу репутацией мультиинструменталиста. Этот эпитет мне приклеили журналисты.
Просто приятно играть на некоторых инструментах, плюс, для современного композитора важно почувствовать их природу, опробовать или даже изобретать техники.
— В каких проектах участвуете как музыкант, исполнитель?
— Много лет пою в ансамбле «Сирин», который занимается древнерусской и современной духовной музыкой; в коллективе, где неформальным лидером является Алексей Сысоев — один из моих любимых современных композиторов. Принимаю участие в исполнении сочинений известного композитора и пианиста Антона Батагова. Сотрудничаю со струнным Courage Quartet. Сейчас как раз записываем
новую пластинку. Иногда работаю с прекрасным ансамблем Арины Зверевой N’Caged, сотрудничаю с легендарным составом знаменитой скрипачки Татьяны Тихоновны Гринденко.
— Как же вам на все это хватает времени?
— Секрет прост: его не хватает. Хотелось бы как автору больше звучать. У некоторых композиторов исполнение их музыки происходит на планете Земля каждый день. Мне еще далеко до этого уровня. Штука в том, что я не успеваю заниматься самопродвижением, да и нет особого менеджерского таланта. Компенсирую это тем, что много всего делаю собственно музыкального, на это всё время и уходит.
— Что вас особенно развивает?
— Любая моя работа, которую услышал исполненной. Тогда я могу прочувствовать, что получилось, а что нет. Эти ситуации перебрасывают меня, словно горячий уголек из ладошки в ладошку, раздувают огонь внутри.
Не развивают вещи, которые сделал, а они лежат. Для меня очень важен ритм. К сожалению, не всегда удается его соблюдать. Например, пишешь оперу, а она 3 года ждет своего часа. За это время делаешь еще кучу всего, и вдруг выходит опера. Смотришь на нее и понимаешь: если бы она появилась вовремя, эти 3 года провел бы иначе.
Такие вещи, конечно, досадны, но с другой стороны, мне грех жаловаться, потому что в России огромное количество людей пишут просто в стол и видят свои произведения десятки лет спустя, или вообще не доживают до этого момента. Мне кажется, это неправильно.
Наша музыкальная ситуация должна развиваться так, чтобы все новое было исполнено с пылу с жару. И не просто в Доме композиторов, а становилось объектом живого интереса публики.
— Знаю, вы писали церковную музыку…
— Да, но перестал писать для клироса, так как много лет практически занимаюсь знаменным распевом (основной вид древнерусского богослужебного пения, — прим. авт.). Понимаю, что переплюнуть это по качеству не удастся. Да и не дозрел теоретически и практически, чтобы начать писать новую музыку в парадигме знаменного одноголосного распева и многоголосия.
У меня нет амбиций стать композитором духовной музыки. И я не нахожусь в ситуации Баха, когда от него требовали хоралов. Могу писать то, что хочу.
Досье
Александр Маноцков — автор инструментальных и вокальных сочинений, которые исполняются в России и за рубежом.
Проекты. Автор опер «Гвидон» («Золотая Маска» в 2011 году, номинация «Эксперимент») в театре ШДИ, «Золотое» (по заказу фестиваля «Золотая Маска», на сцене оперного театра им. Станиславского, 2009), Haugtussa (Rogaland Teater, Ставангер, Норвегия, 2011), The Four Quartets (E.O’Neill Centre, США, 2012), «Страсти по Никодиму» («Платформа», 2013), «Бойе» (Красноярск, Музей современного искусства, 2013), «Титий Безупречный» (Камерный музыкальный театр им. Покровского, 2015).
Сочинения Маноцкова — в репертуаре Московского Ансамбля современной музыки, ансамбля Opus Posth Татьяны Гринденко, ансамбля древнерусской духовной музыки «Сирин» Андрея Котова, ансамбля N’Caged Арины Зверевой и других.
Также композитор работает в области пространственных инсталляций, музыкальных действ site-specific.
Как исполнитель (голос, дирижер, виолончель, контрабас, перкуссия, народные и нетрадиционные инструменты) участвует в разнообразных составах, играющих старинную, современную, импровизационную музыку.
Несколько дисков Александра Маноцкова вышли на лейбле Fancymusic. С 2015 года партитуры Маноцкова издает голландское издательство Donemus.
Текст: Марина Чайка,
Фото: из группы Александра Маноцкова, фотографии спектакля предоставлены театром «Старый дом»
